Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несчастья преследуют меня, думал он, пытаясь разжечь погасший к тому времени костер, потому что я не смирился. Но я – не пропащий человек, и я не собираюсь погибнуть, и вы не победили меня.
Если бы сейчас его спросили, кто они такие – эти «вы», которые стремятся во что бы то ни стало победить его, он не смог бы ответить. Может быть, в те минуты он думал о том, что все человечество ополчилось против него. И он отдавал себе отчет в том, как трудно бороться одному против всего мира. С мужем-охранником, который теперь обязательно сведет с ним счеты, с профсоюзным молодчиком, который постарается раздуть историю с гибелью Катрин, со старухой Шушанной, со старым лекарем, с садовником, который расскажет всему городу, как он убил свою овчарку Адель, и с бывшей женой – она обвинит его в том, что он погубил сына, с пилотом Минигулом, который не хотел улетать, как будто предчувствовал несчастья, и даже с жалостью и состраданием управляющего ему придется бороться, потому что управляющий станет на него смотреть своими собачьими глазами.
Нужно было бороться. И он не сдавался, пытаясь разжечь костер. Теперь весь мир для него сузился, и он состоял из простых вещей, которые нужно было выполнить. Разжечь костер, вскипятить чаю, перебинтовать Ивана и…
Проверить лодку! Нужно обязательно проверить резиновую лодку – не спустил ли воздух из ее баллонов, он теперь точно знал, что ему потребуется лодка.
Он решил, не дожидаясь прилета Минигула, самостоятельно добираться до мыса Убиенного. Протока Кантор впадала в лиман почти у самого его дома, и он знал, что может умереть, не дождавшись вертолета. Он погрузит Ивана в лодку и уплывет отсюда.
Шел третий день их пребывания на косе Большого каньона, и сегодня, ближе к вечеру, должен прилететь Минигул. Даже если он вылетит раньше, то с высоты он заметит их лодку и сядет на ближайшую косу. Никакая сила теперь не могла остановить Димичела и заставить отказаться от продуманного плана спасения себя и сына. Он почувствовал, что счет времени теперь пошел даже не на часы, а на минуты. Покорность и смирение – удел слабых. Вот что он понял, потерпев поражение от рыбы. А там, на склоне сопки, после похорон Катрин, он просто ослаб от малодушия. Ведь он хотел выстрелить себе в голову.
Пепел костра оседал на белом бинте его повязки. Когда, встав на четвереньки и низко наклонившись, он дул на тлеющие угли, голова кружилась, у него мутилось в глазах и он чуть не падал в тлеющие угольки, которые никак не хотели разгораться, а лишь пускали едкие дымки. Зрячий глаз его слезился. Он выпрямился и встал, чтобы пойти и надрать бересты с березы, береста горела, как порох, в любую погоду, и с помощью бересты костер разгорался даже под проливным дождем, но тут он вспомнил, что они всегда брали с собой в таежные вылазки специальный инструмент – поддувало, он был похож на горн, с помощью которого кузнец раздувает пламя в очаге своей кузницы, чтобы раскалить металл. Он быстро нашел поддувало в том же самом походном чемоданчике с инструментом. Костер взялся сильным пламенем после нескольких энергичных подач порций воздуха.
Решения могут быть самыми простыми, но очень эффективными, подумал он, и тупиков не бывает даже там, где положение кажется безвыходным. И, думал он, за половину светового дня мы доплывем до поселка, где есть телефон, и старый лекарь сделает свое дело, главное – чтобы рана не загноилась. Может быть, кто-то, считая себя очень разумным, сел бы у палаток и стал бы ждать вертолета. Но только не он – Димичел. Нужно уметь в жизни просчитывать шаги наперед. Можно прождать вертолет до вечера, а он не прилетит. Потому что перевал закрыт низкой облачностью. Нужно всегда спасать себя, не надеясь на других. За ночь может случиться непоправимое.
Когда он вошел в палатку, он понял, что Иван без сознания. Он перевернул сына на живот, снял повязку и увидел, что швы, которые, как ему казалось, он наложил успешно и со всеми возможными мерами гигиены и антисептики, выглядят неплохо. Кажется, они не загноились.
Он тщательно обработал рану. Когда он перебинтовывал спину сына, Иван пришел в себя.
Что с нами будет, папа, спросил сын, и было понятно, что он увидел страшную повязку на голове отца.
Мы сядем в лодку и уплывем отсюда. Навсегда. Сказал Димичел. Вот только сейчас я соберу в дорогу самое необходимое и подкачаю борта лодки, и мы уплывем отсюда, и уже после обеда мы будем дома, нам нужно будет преодолеть всего один порог, а дальше река – чистая, до самого мыса, тебе надо продержаться всего полдня, ведь ты продержишься, потому что ты – сильный и ты поймал большую рыбу…
Он обнял сына, и он увидел, как мутнеют глаза Ивана, и сын вновь начинает вскрикивать, и всхлипывать, и что-то бессвязно бормотать.
Димичел накачал лодку, борта ее за ночь обмякли, и очень тщательно проверил клапаны воздушных отсеков, куда лягушкой – специальным насосом – нагоняется воздух. Труднопроходимых порогов на реке было немного – так, одни перекаты и шиверы, и вообще-то по-настоящему опасным был один порог, о нем он сейчас и думал. Порог находился сразу за Большим каньоном, он представлял собой три острых камня, словно заброшенных чьей-то рукой прямо на середину реки.
Димичелу не раз приходилось проходить порог в паре с Минигулом. Но они проходили его на резиновом плоту, специальной лодке, бортовые баллоны которой и надувное дно были покрыты крепчайшей тканью, наверняка крепче брезента. Они проходили его вдвоем, то есть в два весла, что придавало их плоту известную скорость и маневренность – один был загребным, другой отбивался от вала. А теперь в его распоряжении была лодка, так называемая американка, сшитая из довольно тонкой резины, и предназначалась она, скорее, для рыбалки на тихом озере, заросшем кувшинками, нежели для прохода среди острых камней бурной реки.
Из оставшегося куска брезентового тента – часть ушла на погребальное ложе Катрин – он соорудил в лодке некое
